Глава 6
Утром, когда туман еще не сошел с полей в буераки, и первый иней еще лежал на траве, делая ее серебристо-паловой, Миргородский со своими гостями собрался в беседке, стилизованной под антику. Из этой беседки, расположенной на самом краю парка, на небольшом пологом холме, открывалась замечательная перспектива окрестности, в том числе и дороги, до самого Лукашево. А в ясный день, если приглядеться, за верхушками соснового бора можно было увидеть поблескивающую маковку с крестом вольнянской церкви, а ведь это, почитай, не меньше двадцати пяти верст. Именно оттуда, с железнодорожной станции «Вольнянск», и должна была сегодня утром прибыть охранная сотня, как про то сообщил генерал.
После попойки побаливала голова, но холодок утра и любезно предложенный Николаем Мелентьевичем арбузный рассольчик отогнали прочь тоску и скверное настроение.
Сидя в увитой плющом и диким виноградом (плут-садовник не уследил!) беседке, помещики вальяжно развалились на скамейках и попивали сельтерскую. Кто-то курил. Как позже оказалось, Мазухин, старавшийся хоть таким образом заглушить приступы тошноты. Из всех принимавших участие в попойке это постыдное мероприятие тяжелее всего подействовало на него. Что и неудивительно, соблаговоли читатель вспомнить прошлую главу.
Миргородский только что послал в дом за подзорной трубой (прислала дочка из Англии), и все в данный момент занимались тем, что вели ленивый и ни к чему не обязывающий разговор.
Выделялся один только ротмистр Прусинский, заходивший в беседку лишь налить себе сельтерской воды, а все остальное время проводивший под открытым небом, жуя стебелек мятлика и не спуская глаз с дороги.
- Зря теряете время, господин ротмистр, – посматривая на «Павла Буре», заметил Кудинов, – посчитайте сами – путь от Екатеринослава, нерасторопность и проволочки наших бумажных душ – чиновников, да еще мало ли!.. Право, мне вас жалко!
- Вот именно, ротмистр, – поддержал Миргородский, – что вам такое нетерпение, идите лучше к нам.
Зыркнув еще раз черными, татарскими глазами на желтоватый шлях, Прусинский нехотя зашел в беседку. Сев и с минуту потомившись, он вдруг плутовато поднял глаза и посмотрел на сидящих. В них сверкнул бесовский, проказливый огонек. Попросив чернила, перо и бумагу, ротмистр отвернулся от всех и что-то быстро набросал на листочке. Положив его написанным вниз, он подкрутил свои гусарские усы и сказал:
- Господа, что ждать просто так? Предлагаю пари. Кто увидит первым, тому отпишу тридцать тысяч, – с этими словами ротмистр хлопнул ладонью по бумаге. – Вот чек.
- Новыми?! – ахнул Кригер, который, как и все немцы, был скуповат.
Прусинский снисходительно усмехнулся – так, как будто даже и отвечать на эту вырвавшуюся реплику считал ниже своего достоинства.
- Браво, ротмистр, – рассмеялся Виглинский, чей слегка помятый плисовый костюм еще хранил следы ночного веселья, – по-настоящему кавалерийская щедрость. Но, my sweet[1], что делать, коли этим счастливцем окажетесь вы, а никто иной?
Прусинский пожал плечами и даже не задумался.
- Очень просто. В таком случае вы все, господа, собираете мне сумму вдвое большую
Загудела беседка, и каждый проделал то же самое.
Теперь было не до сельтерской и праздных бесед. Отряхиваясь и поправляясь, помещики вышли из беседки. Вслед за всеми, хоть и будучи целиком равнодушен к этой затее, побрел и страдающий штабс-капитан.
- Ну и испытание вы нам предложили, – щурясь от яркого солнца, пробубнил колонист Кригер.
- Ха! Le jeu vaut pas la chandelle![2] – улыбнулся поручик Кудинов, обнаруживая неплохое знание французского.
- Ваша правда, cest un jeu interessant![3] – сдался и Кригер, находя уютное место под раскидистым кустом бузины.
Возникавшие было разговоры затухали сами собой Не до них было. Сумма, даже по помещичьим меркам, немалая.
Через полчаса у многих начинало рябить в глазах от смотренья в одну точку – туда, где змееподобная дорога поворачивала из-за бора, но не сдался еще никто. Каждого манил и заводил чек, намеренно и хитро оставленный ротмистром на видном месте – середине стола. Между тем, как ни напрягали все свое зрение, все было тщетно, и кроме крестьян да стад коров на дороге никто не появился.
Первым стал тревожиться Николай Мелентъевич.
- Странно, однако, – поглядывая на часы, бормотал он, – по моим подсчетам, в Вольнянск поезд должен был подойти в восемь. Скоро уже одиннадцать. Не может же, черт побери, конная сотня за три часа не пройти тридцать верст!
- И конь нынче жидкий пошел, и солдат нынче не тот, что раньше, – заметил кто-то.
- Может, Махно? – предположил Виглинский, на всякий случай, проверяя, на месте ли его семизарядный «Колът».
- Уж не думаете ли вы, что хорошо вооруженная сотня не сможет справиться с кучкой бандитов? – скептически отнесся к словам заводчика Прусинский.
- Но все-таки...
Ротмистр все же выиграл пари. Будучи зорче (как-никак, кавалерийская выучка) и выше других, он первым увидел показавшиеся на дороге движущиеся черные точки.Правда, не прошло и минуты, как радость ротмистра и даже зависть остальных сменились полным недоумением.
- Позвольте, господа, – озвучил это недоумение Альберт Кригер, – но те ли это, кого мы ждем?
- На охранную кавалерийскую сотню, что ни говори, не похоже, вы правы, – сказал Кудинов, делая особое ударение на третье слово.
Ни с тем, ни с другим поспорить было нельзя. Из-за леса появилась сравнительно небольшая группа людей и, что немаловажно, отчего-то пеших.
- Может, авангард? – несмело предположил Виглинский, но уже даже произнося свои слова, он понимал, что они не выдерживают никакой критики.
- Так-растак, – сквозь зубы выругался Миргородский, – и зачем только я велел отнести подзорную трубу обратно!
- Пустяки, – успокоил его Виглинский, – через четверть часа все узнаем.
Но по мере того, как текло время, ничего не только не прояснялось, а напротив, каждая минута рождала все новые неразрешимые вопросы.
- Странно, вы не находите, господа? – как обладатель самого зоркого взгляда, первым обратил внимание Прусинский, про которого уже нельзя было сказать, что он находится в восторге от выигранного пари. – Что это у них там сверкает?
Иной версии, кроме как той, что это были пулеметы, ни у кого не нашлось.
Прошло еще минут пять... Первым все понял ротмистр. Выматерившись и смачно плюнув себе под сапоги, он отвернулся. Скоро черед разочарования пришел и для других.
- Рано радовались! – мрачно усмехнулся Кудинов.
- Ну, я этому Картузову! – прошипел Николай Мелентьевич, сжимая кулаки.
Радовались и вправду рано. Никакой прекрасно вооруженной сотни, обещанной генералом, не было. Вместо нее к рассвирепевшим от потери надежд помещикам подошли уставшие и вымученные двадцать безусых юнкеров, из которых восемь оказались полковым оркестром. Сверкавший на солнце металл был никакими не пулеметами, а литаврами, альтами и прочими оркестровыми инструментами. Пулеметов – хоть станковых, хоть ручных (хотя бы тех же «Льюисов» или «Шошов») не было и в помине. У нескольких юнкеров за плечами болтались более или менее новые австрийские «Манлихеры», все остальные же были вооружены винтовками Мосина образца 1897 года. Опытный взгляд Миргородского определил, что и подсумки были набиты патронами лишь наполовину.
С юнкеров ручьями стекал пот, но, когда до группы изумленных помещиков оставалось метров двадцать, они по команде своего старшего выровняли шаг и стали отчеканивать его весело, бодро, по-солдатски. Командир – такой же молоденький парнишка – взмахнул рукой, и отряд остановился, правда, не очень четко, невпопад, но для юнкеров вполне сносно. Некоторое время командир живыми, карими глазами растерянно перебегал по лицам встречающих.
- Господа, – краснея, проговорил он, – есть ли среди вас подполковник в отставке... м-м, – запнувшись, юнкер задрожавшей рукой торопливо полез в карман форменных брюк и, достав смятый листок бумаги, прочитал: Николай Мелентьевич Миргородский?
Миргородский нехотя, с угрюмой миной шагнул вперед.
- Господин подполковник в отставке! – радостно доложил юнкер. – Пятнадцатый взвод киевского алексеевского военного училища в ваше распоряжение прибыл. Младший унтер-офицер Ковторин.
Юнкер остановился, ожидая, что Миргородский что-то скажет. Но Николай Мелентьевич все также насупленно молчал и парнишка расценил это по-своему. Отойдя в сторону и выстроив юнкеров в один ряд, он звонким голосом принялся называть фамилии своих подчиненных, причем каждый названный делал шаг вперед.
- Юнкер Петров!
- Юнкер Радецкий!
-Юнкер Заливин!..
И так далее, и так далее. Обычные, простые мальчишки. Все как один – с чистыми, чуть испуганными глазами, волосы – бобриком, юнкерские бескозырки с красным околышем – сбитые набок, намокшие стоячие воротники, яркие лычки на рукавах... Не ведали бессердечные штабные, на что послали они этих безусых ребят, которые и крови-то ни разу не видели. А может, и ведали...
С трудом дослушав до конца, Кригер, не перестававший вздыхать, покачал головой и спросил.
- Сколько же вам лет-то?
- Семерым, в том числе и мне, по восемнадцать, – не без гордости охотно ответил унтер-офицер Ковторин, – всем остальным по семнадцать.
Нет, не могли понять юнкера, отчего молчат эти люди, отчего отводят глаза, избегая их взглядов.
- Подло и бессердечно, – себе под нос пробурчал поручик Кудинов.
Подойдя к Мазухину, стоявшему отдельно от всех у беседки, Миргородский негромко сказал:
- Раз уж такое дело, штабс-капитан, примите командование над взводом юнкеров. Неделю пусть отдохнут, пообвыкнутся, стрелять их научите. А там – посмотрим.
И Николай Мелентьевич устало поплелся к дому.
* * *
Верстах в девяти от Новониколаевки есть маленькая деревушка, даже, можно сказать, хутор, – Екатериновка. Расположена она у излучины Волчьей – в том месте, где река поворачивает свое неспешное течение с запада на север.
Ничем особым, разве что арбузы здесь росли особые, Екатериновка раньше не отличалась, и жители ее втайне даже гордились этой спокойной, лишенной всякой суетности и ярких событий жизнью.
Но с некоторых пор, точнее, с середины сентября, стали происходить здесь события странные и необъяснимые. Первыми (правда, шепотом) заговорили об этом братья Кондратий и Тимофей Бурлюки, каждый из которых мог до захода солнца вспахать по пятнадцать десятин пара. И будто видели они, как в дубраве, что на том высоком берегу, объявилась ватага с человек эдак тридцать.
- Як бог свят, строят себе землянки, окопы роют, да и такую прочую фортецию, кою мы бачили, только коды с германцем воевали, – убеждали на вечерней сходке односельчан братья Бурлюки.
- Хто ш такие? – удивлялись те и чесали затылки.
- Кто – не ведаем, а что через день – другой пальба начнется – факт, – ввернул Тимофей модное, хотя и малознакомое слово.
- Угу! Винтовок да пулеметов у них – тьма!
Три дня, не решаясь сунуться в дубраву, жили екатериновцы в волнующем и пугающем неведении, пока однажды утром не завалились в дом к Куповцу -–основательному, трудолюбивому мужику – трое с пистолетами и пулеметными лентами заместо ремней и поясов.
Все похолодело в крестьянском нутре, потому что каждый в селе, даже пастух Васька-дурачок знал, что коли пришли к тебе люди с оружием, так выкладывай им и провиант, и овес для лошадей, а, может, и деньги.
В этом был уверен и Куповец, потому что, сколько прошло времени с февраля семнадцатого, так делали и гайдамаки-синежупанники, и немцы вкупе с австрийцами, и нынешняя державная варта. Никому из них дела не было до простого мужика, который если что и имеет, то далось ему это кровавыми мозолями и семью потами. Что в расход не пустили – и на том спасибо.
Как человек опытный, сразу смекнул Куповец, что эти партизаны – те самые, что против гетмана и немцев, а следовательно, от них если не самому себе, то своему добру пощады не жди. Да только вышло все иначе.
- Ты, стало быть, хозяин? – пророкотал исполинского роста гость, подходя к Куповцу.
- Ну, я! – с надрывом отозвался крестьянин, в котором неожиданно проснулась храбрость: чего уж унижаться, если все одно – отберут, что понравится.
- Муки нам надо и овса.
Куповец не отвечал – мол, надо – так сами и ищите. Но рослый, глядя на неподвижного хозяина, вдруг засуетился и полез в карман.
- Вот, – вывалил он на стол перед Куповцом кучу цветных бумажек. – Этого хватит?
Хозяин еле сдержался, чтобы нервически не захихикать. Он не верил своим глазам! Это действительно были деньги. Наполовину – еще царские, но до сих пор имевшие хождение кредитки, а наполовину – новенькие, гетманские. Краем глаза следя за пришедшими, Куповец осторожно взял одну из купюр. Нет, черт возьми, правда! А уж отличать настоящие банкноты от поддельных он за прошедшие полтора года научился не хуже любого работника полиции – специалиста по фальшивомонетчикам. Так и есть:
«Знак державноi скарбницi
100 карбованцiв
Ходит кapiвнi з кредитовими бiлетами.
За фальшування карается тюрмою:
Директор державноi скарбницi Лебiдь-Юрчик».
И картинка Киево-Печерской лавры, и водяные знаки – все сходится.
Торопливо, дрожащими руками пересчитал Куповец, несколько раз сбиваясь, деньги, и насчитал не много не мало, а тысячу. Нет, положительно, какой-то подвох.
- Пойдемте, – сказал он партизанам и повел во двор – в амбар. Там он отсыпал им три мешка муки и два – овса, даже меньше, чем на тысячу, но те даже не протестовали.
И только когда снесли незваные гости покупки на свою телегу, засовестился Куповец, потому что понял - не грабить, не обманывать приезжали они к нему.
- Откуда ж вы такие взялись? – с неподдельным удивлением поинтересовался он, когда воины уже вскочили в седла.
- А вон оттуда, – здоровяк указал кнутовищем за реку, где синела в дымке дубрава, – если какая нужда, приходи, помогем, чем смогем.
И, оставив скуповатого хозяина в раздумьях, всадники с телегой ускакали вниз – к реке.
С тех пор «лесовики», как прозвали их хуторяне, стали появляться в Екатериновке почти каждый день – то купить что, а то и просто поговорить о житье-бытье под сапогом германца.
Воспламененные этими речами, скоро и молодежь села – парубки да хлопцы – все чаще переходили реку, посещая партизанский стан, а вскоре и вовсе заявили о намерении присоединиться к Махно и его храброму отряду (то, что это были именно они, читатель уже наверняка догадался), чтобы биться с проклятыми оккупантами и их сподручным – гетманом.
Взбудоражилось, заволновалось дотоле тихое село. Более предусмотрительные вытаскивали из клунь, ометов и сараев припрятанные винтовки и даже пулеметы. А несколько наиболее богатых, «кулацких» хозяйств вообще засобирались съехать от греха подальше куда-нибудь к родным в соседние деревни, а то и вовсе в Александровск или Екатеринослав – поближе к крепкой гетманской руке.
Ждали грозы – вот гром и грянул. К одному из селян как-то под вечер приехал не то кореш, не то брат двоюродный из Новониколаевки, и по секрету поделился, что завтра утром здесь будут гетманцы, про все прознавшие. И что, дескать, две у них задачи. Первая – партизан Махно уничтожить, а вторая – точно также уничтожить всех жителей села, так или иначе помогавших мятежникам.
Через час о страшном известии знала уже вся Екатериновка. Собрались мужики на срочную сходку и порешили, что выход есть один – послать кого-нибудь в дубраву к партизанам, потому что знали уже искушенные селяне – пощады от державников не будет.
