– Рад видеть вас, несравненная Анастасия Константиновна, – голосом приторным и елейным, как у дьяка из гоголевской «Ночи перед рождеством», приветствовал он девушку, не знавшую, куда спрятать глаза от его пристального, словно пожирающего ее взгляда. – Признайтесь, вы удивлены? Да? «Он появился неожиданно из мглы!»
– Что вы здесь делаете? – успев прийти в себя, сдержанно спросила Настя.
Оглядывая штабс-капитана, фигуру которого меткий на выражения Ефим Клешня назвал бы «макарониной», она ничего не могла сделать с собой – чувство отвращения к нему у девушки было вне ее власти и воли.
– Да, знаете ли, проезжал и случайно увидел вашу очаровательную фигурку, – предпоследнее слово Мазухин произнес с особенным ударением, почти по слогам. – Хотя, если быть точным, первым заметил вас не я. Вы же знаете, я человек рассеянный. Как там у Соловьева? «Все творческие люди бывают рассеянными». Кхе-кхе, – сняв очки, он принялся протирать их несвежим платком, вытащенным из глубоких карманов бридж. –Недаром ведь говорят, что лошадь – зверь умный, вот и моя животина стала кусать удила, мотать башкой и встала, как вкопанная. Я ее и шпорами колю, и наганом разок ее, прошу прощения, по башке треснул. Все одно – ни в какую. Вот тогда-то я вас и заприметил.
– С каждым разом, как вы якобы случайно вырастаете передо мной, у меня создается впечатление, что вы преследуете меня, – сказала Настя, едва сдерживая свой тон в пределах более или менее вежливого приличия.
– Преследовать вас? Да упаси бог, – Мазухин театрально всплеснул руками. – Никогда не опущусь до подобной низости. Даю вам слово, как офицер и участник германской войны.
– Как же тогда вы здесь оказались? – не без некоторого злорадства продолжала выпытывать у него Настя.
– Ездил в Екатеринослав. Потом хотел заехать к вам, да Николая Мелентьевича не оказалось дома. В нашей армии ведь по приказу главнокомандующего Белорукова обновили некоторые воинские знаки отличия. Вот, например, посмотрите, новые погоны. Четыре штабс-капитанские звездочки остались, а сами погоны изменились. Не правда ли, внушительные? Теперь любой голодранец-красноармеец от одного их вида побежит.
Настя едва сдержала улыбку при виде этих новых погон. Да и удивляться было чему: во-первых, они были каких-то просто фантастических размеров, что едва помещались на плечах, а, во-вторых, такой странной клиновидной формы, какой, наверное, не имели даже погоны в армии Коста-Рики.
– Или вот еще кокардочка, – Мазухин, взяв за козырек, сдвинул на лоб фуражку, по его привычке до этого задвинутую на затылок, – как она наверняка поднимает дух наших славных войск, ведь вот эта малюсенькая штуковина – воплощение новой страны! Серый и голубой – цвета Украинской державы, а трезубец, в форме которого, как вы видите, она выполнена, – это старинный символ Украины… Надеюсь, вам интересно?
– Весьма, – ответила Настя, отметив уникальный случай: такой вопрос Мазухин задавал впервые.
Некоторое время Никита просто молча смотрел на девушку, часто моргая своими глазами, увеличенными линзами очков. Но вдруг он засуетился, как-то виновато улыбнулся, похлопал себя по накладным карманам гимнастерки. Растерянно хмыкнул. Засунул руки в карманы бридж и в следующее мгновение, радостно засветившись, торжественно вынул две помятые проштемпелеванные бумажки.
– Вот, – быстро, как пулемет, застрочил он, – как знал, что увижу вас, еще вчера купил. Это два билета в Александровский театр. Оперетта! Имре Кальман! Божественная Марица! Вы только вспомните:
Ха-ца-ца пленяет нам сердца!
Сжигает и опьяняет страстно!..
Экстатически-умиленное состояние Мазухина, когда он, закатив глаза, прижал руки с вконец скомканными билетами к своей груди, было внезапно нарушено.
– Жаль, что билетов только два. Я бы тоже не отказался посмотреть и послушать Кальмана. Мне нравится оперетта, – в этот момент раздался позади Мазухина голос Шатрова, уже довольно давно стоявшего рядом и слушавшего разглагольствования бывшего однокашника.
Продолжая держать запрокинутой голову, и только вытаращив глаза, Никита медленно развернулся.
– Говорят, в роли Марицы когда-то блистала Сара Бернар, но мне, к сожалению, не пришлось застать ее, – как ни в чем не бывало, продолжал Иван Сергеевич.
Изумление Мазухина, когда он встретился взглядом с Шатровым, было сильно невероятно. Нет, он не вскрикивал, не взмахивал руками. Просто, узнав Ивана Сергеевича, Никита как-то сильно дернулся, да так, что фуражка с новенькой кокардой соскользнула с его головы.
– Держи! – ловко поймав ее, весело сказал Шатров.
– Так это ты? – позабыв от неожиданности случившегося и про фуражку, и про все на свете, спросил Мазухин.
– Конечно же я.
Еще какое-то время несколько туповато глядевший на Шатрова Никита через минуту расплылся в улыбке и раскрыл объятия, но вдруг пришедшая ему на ум догадка мгновенно стерла с его лица приторное выражение.
– Или вы?.. – выпучив глаза, не найдя больше слов для выражения своих чувств, пробормотал Мазухин, переводя взгляд с Шатрова на Настю.
Здесь следует сказать несколько слов о Насте. Появление Ивана Сергеевича и довольно резкое вступление его в разговор заставило ее, по правде, облегченно вздохнуть. Но одновременно с облегчением она ощутила и вполне понятное опасение, ведь Настя и предполагать не могла, во что выльется эта встреча двух мужчин.
– Да, да, мы с Настей вместе гуляем, – между тем просто ответил Шатров. – И этот букетик цветов именно для нее, а не для кого-нибудь другого.
Сказав, он подошел к девушке и взял ее за руку. Мазухин закусил губу и побледнел. Он пытался было улыбнуться, но улыбка вышла натянутой и очевидно выстраданной.
– Ну что же, я удивлен… то есть рад, – запинаясь почти на каждом слоге, проговорил он, с трудом шевеля пересохшим от волнения языком.
Иван Сергеевич приветливо кивнул.
– Это прямо для меня открытие…, – начал было Никита, но уже последние слова произнес еле слышно – смотрящие на него в упор глаза Шатрова заставили его стихнуть.
– Я, пожалуй, поеду, – пробормотал он.
Иван Сергеевич кивнул снова.
Спотыкаясь пятясь задом, приподняв фуражку в знак прощания, Мазухин добрался до дороги и после нескольких неудачных попыток наконец вскочил в седло. Не оборачиваясь и вобрав голову в плечи, он стегнул лошадь и поскакал, поднимая клубы пыли.
– Может, зря ты с ним так? – осторожно заметила Настя, когда они, проводив взглядом Мазухина, медленно двинулись в путь.
– Так? Я ему не грубил. Понимаешь ли, Настя, этого человека я знаю довольно давно и достаточно для того, чтобы утверждать: быть ласковым и излишне вежливым с Мазухиным не только бесполезно, но и небезопасно. Такой уж он человек.
Больше они не стремились продолжать разговор о Мазухине, заставил себя не думать о нем и сам Шатров. Но Иван Сергеевич прекрасно догадывался, что Мазухин наверняка не забудет об этой встрече. А, возможно, и более того – не простит.
Так оно, впрочем, и вышло. Шатров оказался прав в своих предположениях. Бешеная езда и бьющий в лицо ветер успокоили мятущуюся душу Мазухина. Поэтому, отъехав на приличное расстояние, он остановился, развернул лошадь и долго, очень долго смотерл вслед удалявшейся паре Шатрова и Насти Каховской. А когда они скрылись из виду, Никита нехорошо ухмыльнулся одной половиной рта и, жестко хлестнув лошадь нагайкой, поскакал дальше – прямо в Александровск, в свой кабинет.
